Охота на труса - Алексей Смирнов

Однако на сей счет он беспокоился зря. Через десять минут его выпустили, через двадцать – восстановили электроснабжение, а через полчаса состоялся общий сбор, на котором его не спросили решительно ни о чем.

Глава третья

– Хотите, встану перед вами на колени? – спросил отец Илларион.

Было ясно, что он не шутил.

Седой и рыхлый, с косичкой и одутловатым лицом, он стоял перед классом, сцепив на животе короткопалые кисти. Жидкая борода неожиданно распушилась, колючие глаза потемнели и стали иконописными.

– Вот, – сказал отец Илларион и повалился на колени. Ряса обвисла, он стал похож на древний курган. – Верните похищенное, и я согрешу. Я поклянусь Господом Богом нашим, что вас не накажут. Вы сами себе суд, но я вам отпущу этот грех.

Слева от доски выстроились желчный Мандель, безразличный и толстый Пыльин, директор Сановничий, пожилая русистка Смирдина, географ, он же военрук Стрелков по кличке Питон; сверкал очками англичанин Доу, он же немец и француз; теребил свисток физкультурник Блудников – явились почти все. Справа стояли туторы, обязанные присматривать за воспитанниками вне занятий: Лобов, Комов, фон Рогофф и Неведомский, все крепкие молодые люди с непроницаемыми лицами и широкими плечами.

Тикали часы.

Предметы старые, давно утратившие лоск вроде этих часов, в приюте странно соседствовали с передовыми – теми же камерами наблюдения последней модели. Интерактивная доска сочеталась с древними партами. Рассохшиеся деревянные рамы были забраны стальными ставнями и жалюзи. Пахло то кислой капустой, то краской и манной кашей, то озоном. Скрипучий паркет оказывался на поверку утепленным полом, виртуальные тренажеры не исключали старинного кинопроектора, обычные замки чередовались с магнитными. Садовничий в десятый раз проклял себя за такой обычный замок в двери своего кабинета.

Воспитанники тоже стояли, глядя перед собой оловянными глазами. Никто не проронил ни слова.

– Не унижайтесь, отец Илларион.

Сановничий шагнул вперед. Священник поднялся на ноги, кряхтя.

– Даю вам шрок до жавтрашнего утра, – объявил директор. – Украденный предмет должен вернуть мне в руки любой, кого вы нажначите. Не обяжательно вор. Я же в швою ошередь обещаю вам жабыть про дивершию – да, инаше мне не выражиться – итак, про дивершию на электростаншии. Педагоги и туторы доверяли вам. Никто и помышлить не мог, что вам вжбредет в голову подобное негодяйштво. Но я прощу вам эту выходку. Отдайте книгу, и да уштановится мир.

Мандель криво усмехнулся, ни на секунду не поверив в действенность его речи. Доу торжественно поправил очки.

Сановничий отрывисто кивнул, давая понять, что на сегодня все. Собравшиеся еще стояли, завороженные тяжестью преступления, и тишина давила настолько, что было очевидно: сейчас все задвигаются, и жизнь кое-как заструится привычным порядком. Но это безмолвие внезапно нарушил истерический смех Димы.

– Негодяйштво! – воскликнул тот, повторяя директорское выражение. – Негодяйштво!

Он ударил себя ладонями по бедрам и резко согнулся, блея на высочайших тонах – почти привизгивая; при этом он мотал кудлатой головой и округлял глаза

– И-и-и! – заливался Дима, мерно раскачиваясь.

Вдруг он поднял палец и, не переставая смеяться, принялся водить им стороны в сторону, словно кого-то вразумлял, а то и грозил. Из глаз у него потекли слезы, изо рта свесилась короткая ниточка слюны.

К нему шагнул фон Рогофф, похожий на сейф.

– Прекратить, – скомандовал он.

– Слюшай, а что он сдэлал? – вмешался Дато. – Не видишь – дурачок!

И пристально посмотрел в лицо. В глазах тутора неожиданно мелькнул страх. И даже ужас – необъяснимый, хотя и кратковременный. Фон Рогофф сделал движение, будто собрался пасть ниц. У него чуть прогнулись колени, он как бы присел – едва заметно для постороннего взгляда, но вместе все это передалось Дато единым энергетическим залпом. Дато улыбнулся.

– Негодяйство, – всхлипывал Дима, утираясь рукавом.

Сановничий пошел пятнами. Он вперил в него немигающий взгляд, но Дима озорно посматривал поверх локтя и ничуть не смущался.

В приюте не практиковались телесные наказания.

Доу стоял изваянием с непроницаемым лицом, но мало кто сомневался, что он сожалел о розгах и битом кирпиче.

– Можно вопрос? – поднял руку Эштон. Он один сидел, по причине вполне уважительной.

Директор молча посмотрел на него.

– Что такого страшного в этой книге? – спросил тот. – У нас богатая библиотека, в ней чего только нет. Попадаются совершенно не детские сцены. Анна Федоровна! Вы нам рассказывали о Набокове, мы прочли. Не кажется ли вам…

– В ней зараза! – вдруг заорал Неведомский, и все вздрогнули. Туторы обычно безмолвствовали. – Она из города, снаружи! Неважно, что в ней написано, страшна она сама! Ты уже остался без ног – хочешь и рук лишиться?

Стрелков-Питон кашлянул в кулак, давая понять, что дурак Неведомский влез не в свое дело и городил полную ахинею. Тот и сам осекся, сообразив, что мелет какую-то чушь.

– Ваш тутор прав, – неожиданно произнес директор. – Шодержание книги не может вам повредить. Опашен шам предмет, умышленно брошенный шнаружи – под пулями, прошу вас ушешть. Это наверняка террористический акт, и книга должна отправиться в лабораторию для разъяшнения угрожы.

Он поддержал воспитателя от безвыходности, подумав при этом с горечью, что давно миновала славная пора доверчивого детства, когда любой запрет легко объяснялся зачумленностью окружающего мира. Он знал, что воспитанники перестали воспринимать опасность вперед и активно искали ответы на множившиеся вопросы. До выпуска осталось совсем немного, и нужно было продержаться, а дальше хоть потоп…

– А зачем вы принесли такую страшную вещь в кабинет? – осведомился толстый Джонни.

Книгу, пока не работали камеры, давным-давно раздербанили на листы, которые рассовали по учебникам и тетрадям, а что не поместилось – спрятали на самом виду, за классной доской прямо вот здесь же; переплет с отстреленным уголком разломали на мелкие части и спустили в канализацию. В приюте шел обыск; пока воспитанники были собраны в классе, спустившиеся с вышек охранники переворачивали вверх дном решительно все, разоряли койки, перебирали нехитрый скарб обитателей – тщетно.

Сановничий счел за лучшее не отвечать – махнул на недоумков рукой и вышел за дверь.

– Нашинайте урок, – бросил он через плечо.

Пыльин подошел к столу и начал выкладывать инвентарь: учебник, журнал, стопку тетрадей, авторучку и очки. Педагоги и туторы потянулись к выходу – кто медленнее, кто быстрей; возник смешной затор, и Боваддин сдавленно гоготнул.

Глава четвертая

Иоганн склонился к уху Дато:

– Я не сказал… Тот, который бежал, был вылитый я.

Пыльин тем временем монотонно разглагольствовал о Крымской войне. Дело было давнее, и в день обыкновенный класс непременно погрузился бы в сон, но нынче воздух был наэлектризован. В ушах звучал директорский ультиматум.

– Император Николай отказался вывести войска из Молдавии и Валахии, – бубнил Пыльин. – За это Турция, а следом – Великобритания и Франция объявили России войну…

Дато не удивился. Не поворачивая головы и глядя в тетрадь, он буркнул:

– Двойник? Тэмно было. Дождь. Чача. Что ты там разглядэл в жалузи?

– Видно было паршиво, – шепотом признал Иоганн. – Но все равно как в зеркале. Его осветили прожектором.

– Значит, у тэбя есть брат, – бесстрастно сказал Дато. – Был.

– Ну да, – кивнул тот. – Только зачем нас разлучили? Я думаю другое: где-то вырастили такого же…

– Кому ты нужэн? – хмыкнул Дато. – Опять про клонов?

– Нет, ну а сам подумай…

– Иоганн, – окликнул его Пыльин. – Повтори, о чем я сейчас говорил.

Дато встал, стукнув крышкой парты.

– Эта Вэликобритания уже давно напрашывалась, но Николай нэ был готов к войне.

– Очаровательно, – сказал Пыльин. – Твоя бесхитростная манера выражаться подкупает, но попрошу тебя развить эту ослепительную мысль. Что ты подразумеваешь под выражением «давно напрашивалась»?

– А развэ нэт? – удивился Дато, вполне уверенный в себе. – Вэликобритания давно рэшила, что ей всо можно. В Лондонском Сити скопились всэ мировые финансы. Ост-Индская компания прэвратилась почти в самостоятэльное государство. Англия правила Индией, Австралией, хозяйнычала в морях…

– Еще с времен сэра Уолтера Рэйли, – подсказал Иоганн.

– Да, вот с врэмен сэра, Уолтэр звали…

– Так-так, – произнес Пыльин. – Послушай, Дато, ты всю политику переводишь в какую-то личную плоскость. По-твоему выходит, что у государя была на Англию чуть ли не личная обида – как будто не было османского фактора, как будто не существовало католических притязаний на Палестину…